Лихтенштейн Альфред (Берлин, 23.8.1889 — Реймс, 25.9.1914). Сын промышленника, он окончил школу в Берлине; здесь же начал изучать юриспруденцию, а затем продолжил образование в Эрлангене. В 1914 г. ему была присуждена степень доктора права. Лихтенштейн начал печатать свои стихи в 1910 г. вначале в журнале «Штурм», а с 1912 г. — также в «Акцион». В 1913 г. вышел в свет маленький сборник «Сумерки» (Dammerung) у берлинского издателя Альфреда Рихарда Мейера. В октябре 1913 г. был призван на военную службу, а 1 августа 1914 г. объявили всеобщую мобилизацию. Погиб в битве на Сомме 25 сентября.
Лихтенштейн позаимствовал у Якоба ван Ходдиса его неповторимую интонацию, и предвзятый критик мог бы обвинить его в плагиате. Курт Хиллер, основатель «Неопатетического кабаре», после ссоры с ван Ходдисом написал в своей книге «Мудрость скуки» (Die Weisheit der Langweile, 1913), что последний был «беспомощным гением». И напротив, он всячески восхвалял Лихтенштейна, указывая при этом, что тот и другой начали писать одновременно. В своем журнале «Акцион» Франц Пфемферт занял вполне определенную позицию: 4 октября 1913 г. он повторно напечатал стихотворение Лихтенштейна «Сумерки» и внизу страницы поставил сноску, где напомнил, что стихотворение ван Ходдиса «Конец света» вышло в свет до написанного Лихтенштейном. Таким образом, Лихтенштейн сперва ознакомился со стихотворением ван Ходдиса, а уж затем и сам сочинил нечто подобное. Пфемферт совершенно прав, поскольку «Конец света» был прочитан автором в «Неопатетическом кабаре» 17 июня 1910 г. Первая его публикация в «Демократе» относится к 18 января 1911 г., тогда как стихотворение Лихтенштейна вышло лишь 18 марта 1911 г. в журнале «Штурм». Действительно, сходство между двумя стихотворениями очень большое. Поэт беспечно и презрительно смотрит на происходящее вокруг, с невинным видом регистрируя все, что попадает в поле его зрения, вне какой бы то ни было иерархии ценностей, как если бы все это происходило одновременно:
Взрослый мальчишка забавляется
на пруду. Ветер застрял в ветвях деревьев.
Небо похоже на распутника,
оно побелело, Как будто с него стерли румяна.
Двое хромых, болтая, бредут по полям,
Скрюченные, с длинными палками.
Светловолосый поэт, наверное,
сошел с ума.
Конь спотыкается о какую-то даму.
К окну будто прилип жирный тип.
Нежная женщина принимает у себя юношу.
Унылый клоун натягивает гетры.
Хнычет ландо, собаки изрыгают проклятия.
В одном из номеров журнала «Акцион» Лихтенштейн сам приводит объяснение этого стихотворения: оно представляет собой «абсурдное соединение комических идей», поскольку надлежит «принимать вещи именно такими, какими они представляются взору, избегая излишеств рефлексии». Как подчеркивает Лихтенштейн, завидя ландо, он, разумеется, знал, что хнычет не машина, а находящийся внутри ребенок; но ребенка-то он не видел, а видел лишь машину, и крики доносились именно оттуда.
Перу Лихтенштейна принадлежит также немало прозаических сочинений: они носят карикатурный, гротескный характер, в них он иронизирует как над собой, так и над своими друзьями, в духе Альфреда Жарри. Сам себя он запечатлел в образе горбуна Куно Кона; Лутц Лаус и его такса — это Карл Краус и его журнал «Факел». За многими другими персонажами также угадываются современные писатели-экспрессионисты (Курт Хиллер, Георг Гейм, Якоб ван Ходдис, Эрнст Бласс, Эльза Ласкер-Шюлер, Готфрид Бенн, Альфред Рихард Мейер). «Кафе хлебных горбушек» (Cafe Kloschen) — это не что иное, как «Западное кафе» (Cafe des Westens), где собирались экспрессионисты; оно находилось на проспекте Курфюрстендамм в Берлине. «Кабаре Гну» превратилось в «Клуб Клу». Несомненно, посвященные могли распознать прототипы персонажей, но дело в том, что эти персонажи были не более правдоподобны, чем горб Лихтенштейна, — то есть весьма сильно удалены от реальности. Например, история любви Шульца, Кона и Лизель Либлихлейн полностью порождена воображением автора, а Георг Гейм — который здесь именуется Готшальком Шульцем — конечно же, не покончил с собой при помощи салатного ножа, как это произошло с героем Лихтенштейна!
Лихтенштейн не был нигилистом. Далек он и от беспросветного пессимизма. Жизнь не казалась ему сплошным страданием; подобное отношение к ней он даже в какой-то степени пародирует, вкладывая в уста Куно Кона следующую реплику: «В этом и заключается единственное утешение — грустить. Вот когда грусть превращается в безнадежность, тут ты становишься смешным. Пусть жизнь — это шутка, но все-таки нужно продолжать проявлять настойчивость в достижении целей, пытаться воспарить над ней вопреки сознанию того, что все в нашем мире состоит исключительно из грубых и гадких розыгрышей».
